Дневники
«сепаратистов». Часть 3
Влад
«Хохлократия» по-киевски
Охлократия — одна из форм исковерканной демократии, подчиняющаяся желаниям толпы.
Долго размышляя над пережитым, я решил, что не собираюсь писать об ужасах войны — про это и так очень много сказано. Любителям взрывов, боевиков и крови прошу завершить чтение сейчас же и посмотреть об этом в интернете. Для вас я приготовил другую страшилку, куда интереснее. Страшилку, породившую эту войну и продолжающую её до сих пор. Суть рассказа не в пулях, летящих в нашу сторону, танках, РСЗО или прочих военных прелестях. Гораздо ужаснее этого уродливое сознание тех, кто призывает к борьбе против «сепаратистов» и участвует в личных диванных войсках, заражающих людей эпидемией «прыжков с майдана» и плюющихся ядом во всех несогласных с ними.
В стольном граде Киеве моё пребывание продлилось почти шесть месяцев. За это время успел повидать и услышать достаточно. Многое не укладывается в голове до сих пор. За эти полгода я осмелился вывести полноценный диагноз, который поставил многим своим новым и старым знакомым по тем симптомам, что выдают инфицированных.
Каждому гостю город запоминается по-разному, но для меня эта точка на карте с тех пор имеет свои ассоциации: вездесущие «жовто-блакитні» цвета, в которые перекрашено почти все: от заборов и стен — до бордюров и перил. Они, как бы покрыли всё уродливой пеленой, и через пару месяцев моего гостевания вызывали тяжелый приступ эпилепсии. Часто наталкивался и на знаменитые речевки: «Слава Україні — героям слава!», «Україна понад усе», «Слава нації — смерть ворогам», написанные на каждом «жовто-блакитном» заборе, предназначенные для обладателей IQ ниже того самого «свідомого» плинтуса, до которого упала их личность. Застал я и уборку на майдане, после которой еще месяц на Крещатике в поисках милостыни бродили остатки «національно-гідних» прыгунов, распространяющих патриотизм через благовония. Кажется, они привыкли тянуться к подачкам еще с момента раздачи булочек от Виктории Нуланд, что вошло в привычку и стало единственным способом их жалкого существования. Все они просто помешаны на «украинской моде» и непременно пытаются выставить её напоказ. Ларьки с ленточками, обложками на паспорт, флажками и прочей «очень нужной» утварью — вообще на каждом углу.
Порой, начинало казаться, будто казацкие чубы проросли и укоренились в мозг, пройдя через нервную систему, попутно вырождая чувство собственного достоинства и вызывая тягу к непреодолимой агрессии. Так, во время матча Луганской «Зари» я видел нескольких экс-друзей, зараженных тем же недугом, именуемым «хохлократией». Их бесконечные «Хто не скаче, той — москаль», прыжки, крики слились в один поток и вызывали сейсмическую активность моего подсознания, приводя в чистой воды шок. Но кульминацией всего стала песня от фанатов-ультрасов. Текст писать не стану, так как цензура и моральные убеждения не позволяют. Уже к середине матча появилось желание убежать и не смотреть на эту толпу пораженных «жовто-блакитной» хворью. Время шло, толпа ликовала, а я сидел на трибуне, испытывая ужас и жалость, понимая, что помочь им уже нельзя.
Находясь Киеве, я учился в элитной русскоязычной гимназии, которая входит в 5-ку лучших в столице, и расположена близ российского посольства. При слове «гимназия» возникают образы воспитанных школьников, участвующих в олимпиадах и разных соревнованиях, интеллигентных учителей, учащих младшие поколения доброте и дружбе. Такой образ вполне подходил и моему учебному заведению. Однако, все эти качества были перечеркнуты для меня всеобщей ненавистью и злобой. Вот один случай, о котором я бы предпочёл забыть. Война страшна не только тем, что на ней погибают люди, но и тем, что в людях умирает человеческое. Ярким примером послужит учитель физкультуры, который, как оказалось, переквалифицировался в специалиста по геополитическим вопросам и получил кучу научных степеней в высших учебных заведениях, попутно осваивая историю и все отрасли права. Во время урока какая-то неведомая глупость заставила меня поспорить с ним. Взамен я получил недельную дозу желчи и агрессии, адресованную жителям Донбасса. Поговорив с ним 10 минут, я понял — случай «хохлократии» тяжелейший. А однажды моя одноклассница, такая же «сепаратистка», как и я, кратко сказала мне: «Молчи, или тебя просто забьют». И мне пришлось послушать её совет. С тех пор я чувствовал себя настоящим разведчиком на задании. Одно неловкое слово или, не дай Бог, спор могли бы стоить мне как минимум «стрелы» после уроков, а максимум — разборок посерьезнее.
«Вся военная пропаганда, все крики, ложь и ненависть, исходят всегда от людей, которые на эту войну не пойдут». Эти слова принадлежат Джорджу Оруэлу, писателю, подарившему миру понятие «холодной войны». Если бы он тогда догадывался, как окажется прав. Я знал много «патриотов», которые после слов «Как только начнется война, я буду первым, кто пойдёт убивать проклятых сепаратистов!» бежали из родного города. Теперь все эти люди очень хорошо себя чувствуют в Харькове, Киеве, Днепропетровске и на севере нашей Луганской области…
Но это только к лучшему, друзья мои! Пусть не засоряют воздух и кричат, прыгают где-нибудь подальше отсюда. Они мне чужды. «Свидомиты-националисты» — настоящая болезнь, которая распространяется по миру воздушно-капельным путем, в дальнейшем переходящая в настоящие метастазы. Я не врач, поэтому не знаю лекарства от подобного. Но для меня все они кажутся маленькими и жалкими с изуродованными через кривые разбитые зеркала душами, лежащими теперь где-то под «жовто-блакитним» плинтусом.
За эти мучительно долгие месяцы, проведённые в «жовто-блакитной стране чудес», пораженной «хохлократией» по-киевски, мною многое было осознано, спали маски и открылись новые, невиданные ранее горизонты. Это время дало понять достаточно… Многие недоумевают, узнавая, что я вернулся в зону «АТО», задают много вопросов, в роде: «Банановая республика, что будешь делать дальше? Это же вторая Абхазия, там стреляют, там опасно!» Если честно, я уже устал от них и даже не обращаю внимания. Но на вопрос, чем я буду заниматься, отвечаю легкой улыбкой и словами: «Учиться, жить, творить добро!».
Павел
Зима 2014 года: выпуск новостей на канале «Россия 24». Мы услышали, что на «Майдане» собралась группа митингующих, желающих свержения власти и вступления в ЕС. Тогда никто даже и не мог подумать о том, что произойдет в ближайшее время.
В конце мая мы заканчивали учебу и бурно планировали свое летнее время, не зная того, что произойдет позже. Я помню этот день очень ясно: второго июня мы стояли на пороге школы и разговаривали, именно в этот момент над нами пролетел военный самолет… Этот день стал первым в череде ужасных событий, которые произошли в моем городе: смерть российских журналистов, бомбардировка Облгосадминистрации, начало массированных обстрелов города. Именно после этого мы и разъехались. Правда, и я успел застать обстрелы. Наш район обстреливали сильнее всего, поэтому мы переехали в центр города и жили на последнем этаже многоэтажного дома. Оттуда я каждый вечер видел, как обстреливали город: очаги огня и клубы дыма поднимались из разных точек района. Когда обстрелы стихали, я включал телевизор и смотрел украинские новости, в которых говорилось, что сепаратисты каждый час обстреливают свои же дома, убивают своих же мирных жителей.
Так агрессия зародилась в сердцах моих вчерашних сограждан, позволивших запрограммировать себя на ненависть и неприязнь к Донбассу. На первых парах я удивлялся, злился, хотел справедливости… Мы удивлялись всему, что происходит на Украине: тому, что делает новая власть, людям, которые, подобно зомби, поглощали все, что им говорят. Мои бывшие приятели заявляли мне: «Я приду и расстреляю тебя, сепаратист, и твое окружение; ваш Луганск будет подчиняться нам; Луганск — это Украина». Мне было смешно, они напоминали мне маленьких собачек, тявкающих на огромного медведя, находившегося в спячке, тогда как все происходящее шаг за шагом пробуждало его. Позже мы стали принимать это как должное — бунт в сумасшедшем доме и не более того.
Так я провел неделю и уехал в Москву, а затем в Крым, прожив там около двух месяцев. Папа с дедушкой остались в Луганске охранять дом. Каждая новость из моего города была очень волнующей, папа выходил на связь только поздно ночью на несколько минут и из определенного места. Было и такое, что от него не было звонков около двух недель, а в это время город обстреливали очень сильно. Мы очень боялись, но надеялись, что с нашими родными все в порядке. Позже они сообщили, что все хорошо, что просто были проблемы со связью…
Проживая в разных городах России, я видел отношение к нашей ситуации. Люди были очень отзывчивыми. По всей Москве были развернуты пункты помощи Донбассу, все люди сочувствовали и относились с пониманием к этой ситуации. Крым, у которого было много своих проблем, оказывал всяческую помощь. Скажем так: во всех городах, в которых я побывал, я видел отзывчивых и разумных людей, понимающих, что происходит и кто виноват.
Проживая далеко от дома, я с каждым днем все больше и больше хотел обратно, тем более там остались мои родные. Папа приезжал к нам несколько раз, когда он снова уезжал, мы еще больше хотели домой, мы уже не могли и не хотели оставаться на чужбине! Наш родной и милый дом был намного желаннее, не смотря ни на что. Но по словам папы еще было рано возвращаться, нужно было подождать… Время тянулось очень медленно. Каким бы ни был чужой город, он не заменит родного. Хотя многое поднимало настроение: проходили различные марши в честь воссоединения Крыма с Россией, митинги в поддержку Донбасса…
И вот настал тот долгожданный день: мы стоим на Керченской переправе, до дома осталось несколько сотен километров. Мы пересекли границу и я увидел родные края, родные виды, а вместе с этим — первый разрушенный дом, взорванные танки, сгоревшую машину. Атмосфера бала, мягко говоря, пугающей, но ведь я на родине, поэтому я принимал все это. Я дома, я в родном городе, в родном доме — это главное! И я надеюсь, что больше никогда не покину его на такое долгое время.
Когда мы въезжали в город, чувства были смешанными: меня переполнила радость, но я был поражен теми разрушениям, которые увидел, город был изрезан. Но это пугало только в первое время. Ведь все в наших силах. Главное верить в это — и мы отстроим и восстановим наш город. Теперь это наш общий долг.
Евгения
Як тебе полюбити, Києве мій…
Когда-то, еще совсем недавно, я его любила. Любила по-детски искренне и без расчета на взаимность. Любила живописные склоны Днепра с золотым блеском куполов Киево-Печерской лавры, его тихие улицы и уютные кафешки, манящие запахом кофе и добродушными улыбками молоденьких официанток, любила монументальные здания Крещатика, поражающие своей мощью и силой, и ухоженные парки, утопающие в цветах, и Родину-мать, величественно возвышающуюся над городом-героем как символ его несокрушимости.
В нем мне было комфортно, по-домашнему тепло и уютно. Но моя любовь, живущая в каждом уголочке моего сердца и, как мне казалось, обреченная на вечность, оборвалась и в одночасье разбилась в дребезги… Осталась только боль, которая неустанно преследовала меня и усиливалась с каждой секундой, с каждой минутой, с каждым часом пребывания в нем, городе, казавшимся мне когда-то лучшим в мире.
Киев стал леденяще холодным и чужим летом 2014-го. В самый разгар войны. Через пару дней после приезда из уже израненного и пустынного Луганска я встретила свою старую знакомую, интеллигентную молодую женщину с ученым званием и степенью, которая на мой рассказ о пережитых ужасах войны и сотнях погибших украинских солдат и мирных жителей (тогда по официальной версии речника ВСУ их были единицы) заявила, улыбаясь: «Напевно, за ради очищення нації потрібні й такі жертви…». Слова молотом ударили в висок и застыли немым вопросом: «Откуда такой цинизм и бесчеловечность?»
А еще был молодой человек в трамвае, который живо обсуждал с кондукторшей, блондинистой теткой с грязным облезлым «маникюром», ситуацию на Донбассе. «Ну, що ж, Путін забрав у нас Крим, тепер хоче Донбас відібрати, — со знанием дела заявлял справжній патріот. — Люди там, звичайно, нікчемні (рос.), та ЗЕМЛЮ ЖАЛКО». Не знаю, что было написано у меня на лице, когда я обернулась и в упор посмотрела на это ничтожество мужского пола, но замолчал он резко. А еще хотелось увидеть этого «поборника національних інтересів» где-нибудь на передовой в берцах и каске, и не с бутылкой пива в руках, а с автоматом, и не под стук колес трамвая, а под грохот артиллерийских орудий. И там спросить: «Неужели и сейчас тебе только землю жалко?»
И был праздник. Настоящий украинский День независимости. Киев утонул в желто-синем убранстве флагов, зданий, заборов, столбов и даже бордюров. И почему-то никого не смутило, что горожане и гости столицы становятся ногами на цвета символа державы! Вышиванки на ликующих детях, их родителях, седовласых старичках и совсем юных подростках поражали своим количеством и разнообразием цветов и рисунков. А как потрясающе смотрелись веночки — символы девичьей невинности — на свежевыкрашенных головах стареющих киевлянок! Дети, танцующие и поющие на импровизированных концертных площадках, прогуливающиеся по Майдану и Крещатику парочки влюбленных, любопытные туристы — все вокруг излучали всеобщую радость и счастье!
А в это же время всего в 824-х километрах от праздничного действа, в Луганске, уже которые сутки без воды и света, прячась в подвалах от арт обстрелов, продолжали выживать дети и старики, погибали воины ополчения и Вооруженных Сил Украины. А КИЕВ ОТМЕЧАЛ ДЕНЬ НЕЗАВИСИМОСТИ!
Я шла по одному из киевских скверов, печально смотрела на проходящих мимо меня людей и не понимала, КАК ОНИ МОГУТ ВЕСЕЛИТЬСЯ И РАДОВАТЬСЯ, когда рядом горе, смерть, война?! И вдруг из динамика полилась нежная и невероятно трогательная мелодия гимна Киева:
Спить натомлене місто
Мирним, лагідним сном.
Ген вогні, як намисто,
Розцвіли над Дніпром.
Вечорів оксамити,
Мов щастя прибій…
Як тебе не любити,
Києве мій!
Как душевно звучали эти строки еще не так давно, и какими же неестественными и циничными казались они в августе 14-го. «Мирный сон» Киева, «бархат» его вечеров диссонировал с гробовой тишиной пустынного Луганска, которая регулярно пронизывалась взрывами и грохотом артиллерийских установок. Невольно возник вопрос: почему в стране, которая позиционирует себя как «ЄДИНА КРАЇНА», сотнями погибают люди, среди которых БЕЗЗАЩИТНЫЕ СТАРИКИ И ДЕТИ, а в это же время другая, МИРНАЯ часть Украины беззаботно и весело проводит время? Почему тысячи киевлян тянули на проклятый майдан воду, горячий чай, еду и теплые вещи, заставили поминальными свечами половину Университетской улицы в память о «сакральных жертвах» «Небесной сотни», и никому из них не пришло в голову хотя бы попытаться передать мирным жителям Донбасса воды или хлеба, и провести их любимую «забаву» — поминальну ходу — в память о погибших мирных «сепаратистах» Луганска и Донецка? Почему матери и жены солдат украинской армии под стенами Министерства обороны кричали: «Видайте нашим дітям бронежилети і сучасну зброю», — и ни одна женщина не попросила прекратить эту нелепую братоубийственную войну? Почему благополучные, во многом успешные люди стали бездушными и жестокими?
Ответа найти я так и не смогла. Но для себя поняла одно — нет больше того Киева, нет той Украины, щирої, гостинної, доброї й людяної, которые я так нежно и преданно любила. Наверное, потерялось все на долгом, тернистом пути в Европу.
Но остался Луганск, ставший для меня за это лето ближе и роднее. Остался дом, в который годами вкладывали силы и душу, близкие мне люди, пережившие горе вместе со своим городом и не павшие при этом духом. Я решила вернуться туда, в изнеможденный и настрадавшийся город, который уже стали называть «призраком», «второй Припятью», потому что сейчас для меня более правильно быть здесь, чем в сытом мирном проевропейском Киеве.
Чи зможу я коли-небудь знову тебе полюбити, Києве мій?
Ирина
«Дорога домой начинается с Пункта пропуска „Изварино…“»
Этой знаменитой фразой нас встретила журналистка одного из российских каналов, когда мы с многочисленной толпой возвращались назад, в Луганск, домой… Все, кто стоял в эти дни на границе, выехали в начале лета под звуки первых бомбежек и наблюдали за происходящим со стороны: из интернета, ТВ и телефонных сообщений знакомых, непосредственных очевидцев тех страшных событий. Были ли мы предатели, трусы, беженцы или просто малодушные, теперь сложно сказать, каждый определял для себя свой статус сам. Было ли нам легко все это время? Конечно, нам было несравнимо проще, чем тем, кто остался в блокадном Луганске, но было ли легко в постоянно гнетущей неизвестности?
Я выехала после того, как в школе рядом с маминым домом поселись бойцы (завезли тяжелую технику, по ночам пристреливались, установили в огородах растяжки). Как и многие мы выехали в Крым, в отпуск, переждать, оказалось — на 3 бесконечных месяца.
Особенности национального сострадания про — явились уже на вокзале: бесконечные толпы народа — билетов нет, но по цепочке передается: «Берут всех!» (начальники поездов помогают уехать всем желающим на третьих полках советских плацкартов по 450 грн. за место (при стоимости 90 грн.)). Но все благодарят за сочувствие, особенно 5-й вагон — женщины и дети, чудом вырвавшиеся из осажденного Славянска. Одна из них, с тремя чумазыми изголодавшимися детьми, извиняясь говорит, что все время провела в подвале под бомбежками, у нее с собой только 600 гривен, проводник сочувствующе кивает, забирая деньги, «ничего, берем всех!».
Новое впечатление — прохождение при въезде в Крым украинской таможни: в 40 градусную жару с закрытыми окнами (они просто не открываются от старости) и дверьми нас проверяют 4 часа. Каким-то чудом в вагон прорвалась молодая торговка мороженым, у которой таможенник стал требовать проездной билет, на что она сочувственно за явила: «Тогда проверяйте билеты у всех!».
Крым тоже представляет собой довольно странное зрелище: прежние хозяева уже ушли, а новые еще не вернулись: пустые глаза многочисленных украинских банкоматов, украинские продукты по тройным цена в рублях, брошенные, с остатками мебели пансионаты — украинский сервис по русским ценам! У моря такая же забавная публика: от «свидомых» небедных дончан, ожидающих победы национальной гвардии в теперь уже российском Крыму, до девушек в красных мини- юбках, торгующих скидкой на жилье как для «беженок из Славянска».
Так случилось, что все отдыхающие нашего двора — мои знакомые из Луганска: я и моя мама, моя коллега с сыном, невесткой и двумя малолетними детьми, ее брат с женой и ребенком, их родители, выехавшие из Луганска последним поездом. Поначалу наша встреча воспринимается как летние каникулы, но с развитием событий в Луганске все кардинально меняется. Каждое утро начинается со сводки боев, попыток дозвониться родственникам и знакомым, узнать, как они, поддержать. Зачастую возникают парадоксальные ситуации: сидя на пляже, чудом дозвонишься знакомым, в ответ услышишь: «у нас все хорошо, только нет света, воды и… вот опять стреляют из „градов“, не волнуйтесь, все хорошо, мы побежали в подвал…». Странное чувство: они в подвале и у них все хорошо, а я на пляже — и у меня истерика!
С того момента, как пропала связь, стало еще хуже: каждое утро начинается с поиска новостей в интернете и их совместного обсуждения всем двором. Чтобы хоть как-то отвлечься, бьешь себя по щекам: надо идти на море! На море как на работу, ужас… Вечером тоже никуда не деться. Не греют ни общее застолье, ни прогулки по ночному берегу, ни тоскливые украинские песни таких же как мы теток, распеваемые на пляже вместе со спиртными напитками.
Все это время ты пытаешься определиться, кто ты: гражданин Украины, которой уже нет, трусливый беженец, малодушный временный переселенец? Эти события — крах всей прежней жизни или неповторимый шанс, новые возможности? Самое странное, что ни ты, ни твои друзья по несчастью не могут этого понять, не могут определиться со своим новым статусом, стать хоть на какой-то свой внутренний учет. Держимся одной ментальной фразой «Подождем, как-то будет», но с каждым днем понимаем, что ждать и надеяться — верный способ сойти с ума.
До войны я мечтала жить у моря. Что ж, может это шанс начать другую жизнь? Кажется, что «переходный период» в Крыму — это масса новых возможностей. Пробую поискать работу по специальности. Результатов — ноль. Ни дослужить, ни преподавать нельзя: «нет гражданства, да и „своих“ девать некуда, все на переаттестации (да такой, будто их в космос собираются запускать); можете еще фиктивно выйти замуж…» Нет, спасибо, это уж совсем как-то мерзко… Да, новый Крым — это масса новых возможностей, возможно, но не для таких, как мы, выпавших из обоймы прежней жизни. Все упираются в тот же злосчастный статус — внутренний и внешний. Кончается лето, нужно что-то решать.
Из новостей по-прежнему — только ТВ и Интернет. На сайте «Наш город — Луганск ВКонтакте» видео про городок прошибает до слез… Но есть и другие новости: в воскресенье в наш университет попали снаряды: в новый актовый зал, библиотеку, общежитие, плац … Впервые ощутила, что это совсем близко, реально, стало как-то страшно, что все изменилось, не думала, что буду так сильно скучать по Луганску. Но надежды остаются надеждами…
Заканчивается еще одна неделя, а воз — и ныне там. Надеюсь, что следующая неделя что-то определит и прояснит ситуацию, а пока осваиваю азы садоводства, подрезаю розы, и пытаюсь беречь нервную систему. Ощущение, что я в засаде… Тоскливо, хочется уже определенности. Для успокоения мамы сходила в миграционку: сказали, думайте, как вас оформить. Легко сказать, с мая думаю — никак не надумаю… Сегодня опять все сказали «мы за мир», а как стреляли, так и стреляют. Но решать, как жить дальше, пока не могу… На море уже прохладно, хожу через раз. Стараюсь нырять за уехавших изо всех сил, но море неспокойное, сердитое, как будто надоела я ему. Надеюсь, через неделю попробовать пробраться домой, а потом дам клич остальным возвращаться. Вынужденные каникулы пока продолжаются. Скоро все закончится в какую-то сторону, тогда и будем разгребать.
Наконец, новости с работы: аттестованным сотрудникам в понедельник-вторник явиться в Северодонецк в МВД, для дальнейшего прохождения службы. А кто не появился — никто не виноват. Странно, но после 18 лет службы, я себя среди них не вижу, оказывается, взаимно — меня тоже не видят.
Но все это будет после: дорога по сожженной Новосветловке, и моя разбитая квартира со сгоревшим, не поделенным при разводе холодильником, и рапорт на увольнение, написанный в траве на теплотрассе вместе с такими же сослуживцами при всех званиях и регалиях… А сейчас я стою на Пункте пропуска «Изварино», а впереди — флаг ЛНР и бодрые бородатые парни, проверяющие луганскую прописку в украинских паспортах.
Больше не хочу ничего решать, как будет — так будет. Возвращаюсь в «ЛуганДонию», как выразился бывший министр МВД Луценко, потому что для меня, как и для многих, более честно жить здесь, чем в нынешней «проевропейской» Украине, потому что нам выпал уникальный шанс в середине жизни начать все с начала, определившись, наконец, со своим статусом жителя «Новой страны». И как и для многих, для меня эта «дорога домой начинается с Пункта пропуска „Изварино…“».
Вместо послесловия
Татьяна
Еще раз убедилась, что история идет по спирали, в том числе и история моей жизни. В начале 90-х стала разваливаться страна (СССР). После периода относительного личного благополучия (я — молодой доцент, зам. декана, с хорошей зарплатой, позволяю себе ездить за границу, пусть и в соц. страны по молодежным путевкам) я оказалась ниже плинтуса. Папа кочует по больницам, мама лежачая (начались серьезные проблемы с ногами), я без денег и вечно голодная. Начала сдавать в комиссионку что могла, подрабатывала, где могла. Вроде бы, выгреблась. Перешла в другой вуз, финансово окреп ла. Снова стала позволять себе ездить за границу (уже подальше, в Турцию и Грецию), баловать себя разными вкусностями, ходить в достаточно дорогой салон на стрижку, на массаж, пить итальянские и испанские вина. И, на тебе, приехали!
Снова разваливается страна, снова лежачая (на этот раз абсолютно неподвижная) мама, снова нет денег. Только еще добавились новые факторы, как плюсы, так и минусы. Минусы: нет работы; весьма неопределенная политическая перспектива (вплоть до возобновления гражданской войны); возраст + двадцать лет; нет рядом старых друзей, которые могли бы помочь. Но зато есть и плюсы: у меня уже есть опыт выживания в подобной ситуации, поэтому я наделала продуктовых запасов; у меня достаточно одежды и обуви на несколько лет вперед; у меня в принципе есть пенсия, которую, возможно, будут платить; у меня есть уже взрослая племянница и новые друзья. Но, главное, у меня есть вера в то, что ситуация нормализуется! Какое-то иррациональное чувство, что все устаканится. Конечно, на французские вина и поездку в Испанию пока не надеюсь, Но верю, что у меня будет и работа, и нормальная жизнь. Нужно только верить, и все так и будет!!!
В мае, перед войной, я успела побывать на Кипре. Во время одно из экскурсий мы ездили на турецкую часть острова. Нам показали город Фамагусту. До оккупации это был известнейший курорт. После того, как север острова захватили турки, греки покинули город. Там никто не живет, дома стоят с выбитыми стеклами, кое-где разрушенные. Фамагуста стала мертвым городом… В августе, во время особенно сильных обстрелов Луганска, когда я выходила с Джемом гулять и шла по абсолютно пустынным Советской и Оборонной, я вспоминала это выражение — «мертвый город». Мне было страшно, что Луганск может превратиться в украинскую Фамагусту…
Я прекращаю писать эти заметки. Появилась масса новых забот, хотя отпали некоторые старые. Но свободного времени стало еще меньше. И появилось ощущение, что ничего принципиально нового тем, кто будет читать эти строки, я уже не скажу. Главное, я вижу, что Луганск жив! Раненый, замученный, он все равно не стал Фамагустой. И пусть говорят, что он не возродится, что здесь нечего делать, нужно уезжать отсюда. Я для себя определила: это мой город! Я прекращаю писать эти заметки. Они были о войне, война закончилась, очень надеюсь, что навсегда…
Заканчивается еще одна неделя, а воз — и ныне там. Надеюсь, что следующая неделя что-то определит и прояснит ситуацию, а пока осваиваю азы садоводства, подрезаю розы, и пытаюсь беречь нервную систему. Ощущение, что я в засаде… Тоскливо, хочется уже определенности. Для успокоения мамы сходила в миграционку: сказали, думайте, как вас оформить. Легко сказать, с мая думаю — никак не надумаю… Сегодня опять все сказали «мы за мир», а как стреляли, так и стреляют. Но решать, как жить дальше, пока не могу… На море уже прохладно, хожу через раз. Стараюсь нырять за уехавших изо всех сил, но море неспокойное, сердитое, как будто надоела я ему. Надеюсь, через неделю попробовать пробраться домой, а потом дам клич остальным возвращаться. Вынужденные каникулы пока продолжаются. Скоро все закончится в какую-то сторону, тогда и будем разгребать.
Наконец, новости с работы: аттестованным сотрудникам в понедельник-вторник явиться в Северодонецк в МВД, для дальнейшего прохождения службы. А кто не появился — никто не виноват. Странно, но после 18 лет службы, я себя среди них не вижу, оказывается, взаимно — меня тоже не видят.
Но все это будет после: дорога по сожженной Новосветловке, и моя разбитая квартира со сгоревшим, не поделенным при разводе холодильником, и рапорт на увольнение, написанный в траве на теплотрассе вместе с такими же сослуживцами при всех званиях и регалиях… А сейчас я стою на Пункте пропуска «Изварино», а впереди — флаг ЛНР и бодрые бородатые парни, проверяющие луганскую прописку в украинских паспортах.
Больше не хочу ничего решать, как будет — так будет. Возвращаюсь в «ЛуганДонию», как выразился бывший министр МВД Луценко, потому что для меня, как и для многих, более честно жить здесь, чем в нынешней «проевропейской» Украине, потому что нам выпал уникальный шанс в середине жизни начать все с начала, определившись, наконец, со своим статусом жителя «Новой страны». И как и для многих, для меня эта «дорога домой начинается с Пункта пропуска „Изварино…“».
